 |
||
Конкурс творчых праектаў школьнікаў
|
||
 Урачыстае
падвядзенне вынікаў конкурсу творчых праектаў школьнікаў «Мова —
культура — сучаснасць» адбылося 13 сакавіка 2012 г. Мерапрыемства,
арганiзаванае Саветам маладых вучоных філалагічнага факультэта, было
прымеркавана да Міжнароднага дня роднай мовы (21 лютага).Конкурс праводзіўся па чатырох кірунках: мастацкі твор аб сучаснай моладзі, эсэ «Чаму я выбіраю гэтую мову», пераклад верша і рэклама роднай мовы. Амаль 70 вучняў 9— 11 класаў з 24 школ, гімназій, ліцэяў г. Мінска даслалi свае праекты. У кожным з кірункаў былі прадстаўлены арыгінальныя творы, розныя па стылі, жанру, аўтарскаму светапогляду, але аб'яднаныя высокім мастацкім узроўнем, шчырасцю, любоўю да роднага слова. З прывітальным словам да ўдзельнікаў конкурсу звярнуўся намеснік дэкана па вучэбна-метадычнай рабоце М. М. Хмяльніцкі. Гасцямі факультэта сталі не толькі маладыя аўтары, але і іх сябры, бацькі, настаўнікі. Пасля прывітання госці з цікавасцю паглядзелі мультымедыйную прэзентацыю філалагічнага факультэта. Прызёры і пераможцы конкурсу былі ўзнагароджаны Падзякай дэкана філалагічнага факультэта прафесара I. С. Роўды i прызамi — вядома ж, кнігамі. З лепшымi конкурснымi работамi можна азнаёмiцца ніжэй. 1. Намінацыя «Лепшы мастацкі твор пра сучасную моладзь» Дебёло Марта, рассказ «Чайка» Лицей № 1, 10 класс В разрисованное морозом окно постучала белая чайка. Чайка во сне — это символ свободного потенциала, который может привести к великолепному результату. Чайка за окном зимой — символ помутнения рассудка. Я поймал на себе ее внимательный взгляд. Чайки различают светлые и темные цвета. Так что, вероятно ,она даже примерно знала, какого цвета у меня глаза. Потом чайка отвела взгляд, запрокинула голову, и сквозь стекло я услышал ее голос, похожий на истеричный смех. А после…а после она бросилась вниз и разбилась насмерть. — Опять не слушаешь? — доносится до меня голос учителя. — Извините, я увидел чайку и… Весь класс начинает смеяться. Учитель берет мой дневник и записывает замечание. Они смеются. Но если бы они хотя бы на минуту выглянули в окно, то увидели бы на оконном отливе следы, куда крупнее тех, что оставляют голуби. *** — Я сегодня видел чайку, — говорю я, и тут же слышу смешок сидящего недалеко от меня парня. Он курит, смахивая пепел на лежащий рядом с ним форменный школьный пиджак. — Я тоже однажды видела, — доносится до меня твой тихий голос. Ты сидишь на диване, подтянув к себе коленки, покрытые синяками и царапинами. На твоих бледных кистях играют браслеты, на тонких пальцах в тусклом свете мерцают кольца. А если оторваться от украшений и скользнуть взглядом выше запястий, то видны синяки и царапины на руках. Из-за этого тебя принимают за наркоманку, но знали бы они, что ты даже аспирин не пьешь, когда болит голова. — Почему чайки бросаются вниз? — спрашиваю я, подхожу к тебе и сажусь рядом. Ты молчишь и смотришь на парня в углу. У него расширены зрачки, он всхлипывает и что-то шепчет. — Безысходность, — произносишь ты, а я вздрагиваю от неожиданно полученного ответа. Здесь, на холодной заброшке, полно таких. Шприцы, пустые бутылки, рассыпанные, мягкие от сырости таблетки. Все те, кто приходят сюда, не бездомные. Многие из них могут позволить себе последний айфон, фирменную одежду и обучение в любом ВУЗе. Сюда приходят не от бедности, а от безысходности. Девушка в узких джинсах и черной кожаной куртке в одной руке держит сигарету, а другой набирает смску. Маме, папе, подруге, парню. Мы — чайки. Мы падаем в обрыв с разбега. А там, внизу, нас поджидают белые таблетки, легкий для вдыхания порошок, сигареты и бутылки с чем-то, что медленно, но верно убивает печень. Однако завтра утром мы проснемся другими людьми. Мы пойдем в школу, где многие из нас — наиболее перспективные и талантливые ученики или же просто «души» компаний. А по вечерам снова становимся теми, кто умирает от безысходности. — Пойдем отсюда? Ты киваешь и медленно поднимаешься с дивана. Проходя мимо теперь уже корчившегося от боли парня с расширенными зрачками, достаешь из сумки бутылочку с водой и ставишь рядом с ним. Затем влажной салфеткой, от которой пахнет какими-то сладкими ягодами, вытираешь слезы с его лица. Он смотрит куда-то сквозь тебя. И улыбается непонятно чему. Уже у дверей доносится кривое невнятное «спасибо». *** Холодный воздух ударяет в лицо, заставляя как будто просыпаться. На улице шумнее, чем внутри. Здесь доносится шум машин, голоса и крики людей, музыка. От этого всего хочется бежать, но меня удерживает твое присутствие. Ты смотришь на огоньки, мерцающие вдалеке. — Правда красиво? — твой голос немного дрожит от холода. Как бы в подтверждение моего предположения, ты ежишься, прячешь лицо в шарфик цвета морской волны. — Правда, — соглашаюсь с тобой я. И на этом разговор заканчивается. Наступает то замечательное время суток, когда слова становятся лишними. Когда приятно просто думать, каждому о чем-то своем. Когда приятно ощущать прохладу всем телом. И дышать. Дышать свежим воздухом, который, конечно, вовсе не свежий. Наконец останавливаемся у твоего дома. В твоих окнах как всегда горит свет. Глядя на него твоего лица касается полуулыбка, которая так тебе идет. Потом поцелуй. Короткое касание твоих обветренных губ. Снова милая полуулыбка, короткое, не литературное «пока» и писк открывающейся двери. Я не спешу уходить. Выжидаю минуты три. Потому что знаю, что ты обязательно выглянешь в окно и помашешь мне рукой. Люди удивительные. На какое бы дно они не опускались, они зачастую сохраняют способность улыбаться так же искренне, как и в самые счастливые дни своей жизни. На твое плечо ложится рука твоей матери. Зрение у меня ни к черту. Просто я знаю, что только она может заставить тебя отойти от окна. *** В прихожей встречают родители, с сердитым: «Где ты был?», хотя их, конечно, больше волнует «Почему так поздно? Почему не позвонил? От тебя снова несет сигаретами!». Я разуваюсь, прохожу по длинному холлу и сворачиваю направо, в ванную. Я мою руки, ополаскиваю лицо водой, избегая своего отражения в зеркале. После чего иду на кухню, съедаю уже остывший ужин и выпиваю таблетку анальгина. — Снова голова болит? Тебе нужно больше спать, — говорит мама. Но времени на сон никогда не бывает. Да и если бы оно было, я бы предпочел как можно меньше спать. Время — еще одно удивительное явление. Оно то бежит со скоростью света, то течет самой медленной в мире рекой. А иногда замирает, как голос поэта, читающего строчку, что заканчивается многоточием. Потом комната, ноутбук на кровати, плакаты известных и не очень известных групп на стенах. На полках — фотографии маленького милого ребенка, который своими ясными глазами, кажется, смотрит далеко за объектив камеры. Куда-то в будущее, которое по какой-то нелепой ошибке, при проявлении вместо светлого оказалось темным. Глубокий вдох и выдох, подготовка к очередной бессонной ночи. Наушники, музыка, ударяющая по барабанным перепонкам, исчерканная тетрадь по алгебре и очередное бесполезное домашнее задание, которое точно не пригодится в будущем. Потому что горизонт на этой фотографии завален: будущего нет. Родители стучатся в комнату, но я из-за музыки не слышу. Да даже если бы слышал, что толку: снова «Иди спать, уже полпервого». Так проходит время до четырех утра. А в четыре я тихонько проскальзываю в ванную, закрываю дверь и забираюсь под приятный теплый душ. Организм от воды перестает действовать как во сне, поток мыслей прерывается рассуждениями, я перестаю чувствовать последствия инсомнии. *** — Косинус шестидесяти? — А? — я вздрагиваю от голоса надо мной. — Косинус шестидесяти? — Что за бред, — вслух произношу я, после чего мой многострадальный дневник снова оказывается на учительском столе. Я пожимаю плечами. Моя одноклассница, медалистка, которая всегда заплетает волосы в тугой хвост и носит бесформенную одежду, смеется с меня и отвечает на вопрос. Учитель хвалит ее, она гордо вскидывает голову. И сама не понимает, как глупо сейчас выглядит. Она просто никогда не видела настоящих девушек, которым всегда есть что ответить на вопрос. Она не знакома с тобой, той, которой наплевать на косинусы, синусы, тангенсы и котангенсы, но душа которой болит за выбрасывающихся на берег китов и дельфинов. Она и не знает, что есть точки глубина большая, чем Марианская впадина. И находится она вовсе не в океане. А в душе. Люди удивительные. Уходя с головой в математику, они не замечают очевидных вещей на поверхности жизни. Они задерживают дыхание и опускаются слишком глубоко и совсем не в тот океан, в который следовало бы. А главное оставляют на поверхности. Поэтому уроков литературы в школе меньше, чем математики: намного проще погружаться в океан формул и биквадратных уравнений, чем исследовать глубины своей души. Хотя, признаться, у многих души — высыхающие под палящим солнцем лужи. Вот о чем я думаю, пока учитель математики пишет в дневнике в графе напротив его предмета короткую фразу: «Поведение неуд». *** — Его нет сегодня, — говоришь ты, глядя на место, где вчера корчился от боли горе-наркоман. — Ты меня совсем не слушаешь, — как можно капризнее протягиваю я, но мой взгляд уже прикован к тому углу. Люди очень любопытны. Никто не хочет становиться наркоманом и ползать по грязному полу, собирая таблетки. Просто пробовать хочется все. «Живем один раз» - с этими словами люди пробуют курить, пить, колоться, прыгать с обрыва и садиться пьяными за руль. «Живем один раз» — с этими словами мы обычно себя убиваем. Парадокс. Пробуя наркотик в первый раз, ты думаешь: «И это все? Нет, на такое я точно не подсяду!», хотя на самом деле это действительно «все». С этого момента все начинает меняться. Хочешь ты того или нет. — Может он сегодня остался дома, — я провел рукой по твоим волосам, но ты вздрогнула так, как будто тебе неприятно. — Куда наркоманы попадают после смерти? — спрашиваешь ты тихо. — Что? — Ты ведь слышал. Я молчу. За стеной играет популярная песня, по оконным стеклам стекает мокрый снег. — Это грех, да? — неожиданно спрашиваешь ты. — Да, — отвечаю я в надежде, что на этом ты закроешь тему. — Он попадет в ад? — твой голос дрогнул. — Откуда ты знаешь, что он умер? Прекрати говорить об этом! — срываюсь я на крик, сам не понимая, что меня так разозлило. Ты отворачиваешься от меня. И конец вечера мы проводим в молчании. Только теперь помимо песни я слышу твои всхлипы. Ты плачешь по человеку, которого не знала. Плачешь так искренне, что сердце сжимается, разрывается на куски, а затем снова собирается воедино, сжимается и разрывается… — Мне пора, — произносишь ты. — Да, я провожу тебя. И в эту ночь ни ты, ни я не можем заснуть. Ты думаешь о том наркомане, а я думаю о тебе. Как с утра твои глаза будут болеть от слез, а горло побаливать от ночных рыданий. Ты улыбнешься своему заспанному отражению с уже привычными, будто очерченными циркулем, синяками под глазами. И начнется новый день. *** Автобус противно пищит на остановках, заставляя усиливать громкость в наушниках. Люди недовольно косятся на меня, хоть я и стою всю дорогу, отхожу, пропускаю их когда подходит нужная им остановка. Но я им не нравлюсь. Так бывает: ты еще не знаешь человека, но он уже тебе не нравится. И дело не в нем. А в том, что ты себя изначально так настроил. В автобус вваливается подвыпивший парень, теряет равновесие и падает. Стоящие в автобусе тут же начинают кричать, заглушая играющих в моих наушниках «АС/DC»*. Я снимаю наушники и подхожу к лежащему на грязной поверхности парню. — Эй, — я махнул перед его лицом рукой, — поднимайся! — я протягиваю ему руку, и он хватается за нее, крепко держит, что как-то успокаивает меня. Теперь уже в меня стреляют косыми взглядами. Пусть стреляют. Такие пули всегда холостые. Я усаживаю его на свободное сидение. — Эй, а я тебя знаю, — по его лицу расплывается та самая глупая улыбка, что бывает только у пьяных людей. — Возможно, — отвечаю я, лучше разглядывая его. У него темные волосы и зеленые, мутные от алкоголя глаза. — Молодой человек, вы что-то обронили! — пищит в тон автобусу кто-то. — А, да, — я подхожу и поднимаю белый листок. Справка о месте учебы. — Это твоя, — протягиваю ее владельцу. — Спасибо, — он пихает ее в карман куртки и отворачивается к окну. Дребезжащий голос объявляет следующую остановку. — Это моя, — говорю я, а он кивает. — И пьяницу своего забери! — кричит мне какая-то женщина. — Я его в первый раз вижу. Просто нельзя оставлять упавшего человека в грязи, — последние слова принадлежат тебе. Я выхожу, останавливаюсь и, напоследок, оборачиваюсь. Немая сцена. Даже автобус перестал пищать. Все смотрят на меня с недоумением. Я улыбаюсь и, прежде чем двери закрываются, успеваю прокричать: — Хорошего всем дня! Автобус катится дальше. Я поправляю съехавшую шапку и, улыбаясь, иду в школу. Кажется, я даже дышу по-другому. *** Тот парень умер. Я пришел на заброшку днем, и его сестра сказала мне, что он умер позавчера. Наглотался таблеток пентобарбитала* и умер. Когда его сестра говорила, она даже не прослезилась. Только пожала плечами. Как будто так и надо. Я сидел в той же комнате, где мы с тобой находились вчера. И где он лежал еще живой. Чувствовал ли я свою вину? Да, чувствовал, хоть и знал, что не виноват. Но сознание само вырисовывало возможные варианты его спасения. — Привет, — тихо поздоровалась ты, но я вздрогнул. — Привет. Ты села рядом со мной, я обнял тебе и с минуту слушал, как бьется твое сердце. Жизнь очень хрупкая. Иногда нам достаточно щелкнуть пальцами, чтобы погасить чью-то звезду на небе. — Ты сегодня так тяжело вздыхаешь. Что-то случилось? — Нет, не бери в голову. — Ладно. Ты натягиваешь рукава, скрывая в них кончики пальцев, я растираю твои плечи. — Надо теплее одеваться. Ты киваешь, а сама ведь наверняка сейчас думаешь о чем-то своем. Сегодня снега нет. Он растаял, температура немного поднялась. И ветер сегодня не такой сильный. «Как будто погода решила немного помолчать, пожалев умершего наркомана», — сама пришла мысль, и я помотал головой, в надежде выбросить ее. — Ты чего? — ты покосилась на меня. — Ничего просто… — Что просто? Просто все вовсе не просто. Я глубоко вздохнул. — Тот парень умер. *** Целовать тебя в метро, не так демонстративно, как слащавые парочки между станциями, а просто для того, чтобы успокоить. Ты не дрожишь, не всхлипываешь. Просто по лицу стекают соленые, грязные от туши слезы, и глаза блестят ярче всех возможных огней в тускло освещенном метрополитене. Я пытался говорить с тобой. Но словами успокаивать я не умею: не нахожу, что сказать. Может тебе и проще, оттого, что я молчу. Ты не знала его. Но секундный порыв жалости заставил тебя думать о нем. — Он в аду, да? — спрашиваешь ты на выходе из метро, проскальзывая рукой под шарф и теребя нательный крестик. — Нет, я думаю, Бог простил его. Ведь он же добрый, правда? Он ведь любит и прощает каждого, — мы останавливаемся, я крепко сжимаю твои плечи и смотрю в твои глаза. Ты киваешь, но слезы только более сильным потоком бьют из твоих глаз. — Ты только не плачь, пожалуйста… — Как же так? Ты вырываешься и смотришь на меня глазами, полными слез. — Почему же он тогда не спас его? — Я не знаю. — Почему? — ты испытывающе смотришь на меня. Раздражение волной прокатывает по моему телу. «Нет, не срывайся! Ни за что не срывайся!» — шепчет внутренний голос, но появился другой голос, который заглушил первый. — Ты его не знала даже! Слышишь меня? Прекрати убиваться по каждому наркоману! — кажется я кричал, потому как она испуганно смотрела на меня с минуту, а затем развернулась и быстро ушла. *** Он держал ложку над маленьким, но ярким пламенем свечи. Жидкость закипела, появилась пена и начал подниматься пар, а дно ложки почернело от сажи. Парень усмехнулся. — Страшно, должно быть? Я мотнул головой. Он снова усмехнулся, затем намочил кусочек ваты размером с ноготь большого пальца в остывшем растворе, после чего погрузил острие иглы в самый центр набухшей ватки. Прозрачная жидкость медленно заполняла полость шприца. Закончив с этой процедурой, парень облизал губы и осторожно выпустил из него воздух. — Надо перетянуть руку, — сказал он, доставая кожаный жгут и обматывая им мою руку. — Сожми кулак, — скомандовал другой парень. Нужное место на руке он протер спиртом и, не медля, вонзил иглу в набухшую вену. Он вытащил иглу. В этот момент жидкость уже атаковала мой организм, так, что все перед моими глазами поплыло. Я прижал руку к груди и ощутил это бешенное сердцебиение. Мне стало страшно, как будто мое сердце сейчас может выпрыгнуть. Я хотел глубоко вздохнуть, но легкие как будто налились свинцом: дыхание стало прерывистым, и грудная клетка еле вздымалась. — Не слишком ли большая доза для первого раза? — услышал я над собой голос. — Ему плохо не от наркотиков. А от того, что он не хочет расслабиться и попытаться получить удовольствие, — кажется, он снова улыбался. Глаза слипались. Я подумал о тебе. Как ты сейчас? Я не видел тебя уже три месяца. За три месяца я подтянул отметки в школе, начал слушать на уроках. За три месяца я успел много всего перепробовать. Почему? Наверное, я хотел ответить на вопрос. Попал ли тот парень в ад? *** Утро начиналось теперь с таблеток. Баночка заметно легчала, но я это игнорировал. «Я ведь не наркоман, так что ничего страшного» , — так успокаивал себя я. С тобой мы все еще не виделись. Говорят, ты обрезала волосы, а еще теперь носишь линзы: посадила зрение со своей погоней за публикациями. К слову, я читал их все. И каждый раз мне казалось, что ты рядом. Кто-то назвал бы это любовью. А я называю это тобой. Самой по себе незабываемой и нужной мне всегда. — Это выражение можно представить как… — я не услышал конец фразы, так как перед глазами все поплыло. Так я и оказался в диспансере. На следующий день я отвечал на глупые вопросы врачей. Что принимал, когда принимал. Это была проверка на честность. Так же, как и я, они испытывали меня. Я отвечал все насколько помнил. Я никогда не забуду глаза своей матери. Она не плакала, но из нее как будто вытянули все жизненные силы. Она смотрела на меня и не верила своим глазам. Я опустил голову. Все наркоманы — эгоисты. Это к твоему вопросу. Эгоисты не могут быть хорошими. В ту ночь мне приснился сон. В нем я видел того парня, которому помог подняться в автобусе. Он сказал мне что-то такое, от чего по телу разлилась непонятная сила. Это не важно, взрослые мы, или дети. Мы живы. Эпилог Я смотрел в голубое небо, когда медсестра дотронулась до моего плеча и сказала: — Идем уже. И так задержались. Я кивнул и пошел за ней. Вокруг все цвело, напоминая о том, что жизнь никогда не стоит на месте. И не заканчивается одним сезоном. Я пребывал в диспансере уже полгода. За это время я многое понял. Знаешь, на самом деле, Бог прощает все, а еще умеет улыбаться. Всем и каждому в отдельности. Я понимаю это каждый раз, когда выхожу на солнце. В застекленное, залитое солнцем окно, постучала чайка. Она внимательно смотрела на меня, а потом запрокинула голову и рассмеялась. И тогда я понял, что чайка — это ты. Я улыбнулся. Мне не хотелось таблеток, не хотелось курить, не хотелось пить. Мне хотелось к тебе. Я смотрел на птицу и в который раз вспомнил тебя. Еще полгода. Осталось всего лишь полгода. Я распахнул окно, и ветер ворвался в комнату. Чайка же ходила по оконному отливу, как бы решая, стоит ли ей идти. Наконец она посмотрела на меня и улетела. Я рассмеялся. Шкумаева Мария, рассказ «Сонейка» Гимназия № 8, 9 класс Вполне правдивая история про один летний день и про первое родное слово. Мы бежим по скошенному полю пшеницы. Поздний август. Жара. Мы бежим, что-то выкрикивая в небо, бежим, глотая огромные комья раскаленного воздуха, и, когда воздух попадает в грудную клетку, внутри всё щиплет. Но этот зуд приятен. Мы бежим: я, Алёна и Ян. И нам хорошо вместе. — Как будет по-белорусски «вместе»? — задыхаясь, спрашивает Алёна. — Разам, — выкрикивает Ян. — Гуртам, — подсказываю я. — А можно еще сказать и так: сумесна. Мы бежим дальше. Скошенные колосья больно колют голые пятки, но и это не беда… — …Ведь мы разам! Разам! — смеется на бегу Алёнка, девочка с золотистыми косами и серыми глазами. Разам… разам… Подхватывают эту песню травинки, растущие тут и там, ромашки, что подрагивают у меня в руках. Но куда мы бежим, не знает никто из нас, только наше поле, наша Родная Земля, ее тропинки, что несут наши ноги и мысли. Мысли по-белорусски будут думкамі. Тропинки — сцежкамі. «Потому что эти тропинки выплетал Господь, стежок за стежком, кропотливо и с нежнейшей любовью к нашему Краю. От этого — сцежкі», - думаю я. — Алёна! - окликаю и думаю: «Алёна, потому что родная своей Земле, Земля ей подарила душу чистую, как лён». — Янка! Остановимся. Мы останавливаемся, тяжело дышим и садимся, чтобы немного передохнуть. Мы отчего-то молчим. Веселый и разговорчивый Янка тоже молчит. Он старше нас и знает намного больше нас, но это даже хорошо, ведь он может рассказать много интересных вещей. Сегодня Ян очень много рассказывал нам про белорусский язык, про историю Беларуси, а рассказывает он очень интересно. И за день мы успели побывать и в разных эпохах, и в разных городах — Могилеве, Бресте, например, мелких деревушках, — пронестись по вымощенным улицам Троицкого Предместья, пробежаться вдоль речки Немиги и вдоль Свислочи, Днепра и Вилейки, успели познакомиться довольно близко с Короткевичем и Коласом, внимательней рассмотреть картины Бедули, успели выпить квасу в деревенском трактирчике и поколядовать, перепрыгнуть через костер на Купалье и увидеть Венеру. Успели засеять поля и убрать рожь, успели разговориться с Ефросиньей Полоцкой и поприветствовать Будного и Скорину, почитать листовки Калиновского, прислониться к стенам Мирского и Несвижского замков, наесться драников и запить их киселем, спеть десяток народных песен и станцевать казачок и мазурку. Мы успели практически всё, время позволило нам немножко поколдовать, а теперь мы настолько устали, что ноги уже не стоят и мысли путаются. — Помню, - начинаю я. — Свое первое родное слово. — Какое? — Сонейка, — шепчу я и не смею сказать чуть громче это священное слово, которое подарила мне моя бабушка, когда я была еще совсем маленькой. — Помню, как на первом уроке белорусского нас попросили написать все слова, которые мы знаем. Как же старательно я выводила это «сонейка», затем «гузік», «тата» и «маці»! Мы откидываемся назад, лежим на теплой земле и, не моргая, глядим на ясное, голубое небо. На небе — сонейка, что ласкает наши щеки и посыпает на нас мелкие пылинки-веснушки. Больше слов нам и не надо. Лишь сонейка, чтобы светило над нами, никуда не пряталось и чтобы показывало нам путь. Сонейка — и мы не заблудимся, не потеряемся, не отпустим руки друга. Друг — сябр. Ох, сколько в этом слове красок, сколько тысяч букв и сколько песен, сколько в этом слове верности! Мой родны кут. Нет слов длиннее, нет слов певучее, ценнее, чем эти. Нет Земли дороже, чем наша Беларусь. Сонца ўжо нетаропка ідзе адпачываць… Цагельская Дар’я, верш «Хлопчык доўга стаіць ля акна…» Гімназія № 18, 11 класс Хлопчык доўга стаіць ля акна, З сумам нейкім на двор паглядае: Можа прыйдзе аднекуль яна, Каго сэрца так доўга чакае. Ён ілбом дакрануўся да рамы (За акном пышна сад расцвітае). Слова цёплае, роднае «мама» Ён нікому яшчэ не казаў. Ён у думках кудысь залятае І даруе спазнанне бацькам, І чакае, чакае, чакае… Каб яму нехта словы сказаў: «Мілы хлочык, цяплей апранайся, Бо шыбуе да нас завіруха, І хутчэй да нас, дадому, вяртайся, Бацьку з маці уважліва слухай…» Зноў у дзіцячым даму апынуўся, Зноў стаіць у вялікай журбе… За спіной раптам голас пачуўся: «Наш сынок, мы шукалі цябе…» 2. Намінацыя «Лепшае эсэ “Чаму я выбіраю гэтую мову”» Шылко Марта СШ № 90, 9 клас «Я дакладна ведаю адно, міс: публіка …прагне хрому, бляску і каб ва ўсіх было аднолькава. Але з цягам часу людзі стомяцца ад гэтага і пажадаюць вярнуцца да старадаўняга — да сапраўднай гасціннасці, да своеасаблівасці характараў і абсталявання; яны пажадаюць чагосьці такога, якое б не было копіяй ужо ўбачанага ў пяцідзесяці гарадах і такога, каб не чакала яшчэ ў пяцідзесяці. Але вось бяда: да таго часу, калі яны адумаюцца і пажадаюць усё гэтае, многія, магчыма, і гэты гатэль ужо перастануць існаваць» (Артур Хейлі «Гатэль»). Калі ставіш перад сабой пытанне: «Чаму я выбіраю гэту мову?», маю родную беларускую мову, то адразу прыходзяць на памяць словы аднаго з герояў рамана «Гатэль» вядомага амерыканскага белетрыста Артура Хейлі, напісанага ў другой палове мінулага стагоддзя, і самая сучасная гісторыя гасцініцы Масква… Гасцініца Масква — адна з буйнейшых гасцініц сталіцы СССР, пабудаваная ў 1933—1935 гадах па праекту архітэктараў Л.Савельева, О.Стратана і А.Шчусева займала цэлы квартал і адрознівалася складанай архітэктурнай пластыкай, якая дазволіла будынку ўвайсці ў ансамбаль з суседнімі Крамлём і Гістарычным музеем. У ёй спыняліся дэлегаты з’ездаў, артысты, зоркі сусветнага кінематографа. Існуе легенда, што Сталін асабіста зацвярджаў праект і гэта стала прычынай заўважнай асіметрыі галоўнага фасаду будынка. У 2004 годзе яна разабрана, новы будынак павінен быў з’явіцца ў 2008 годзе, а з’явілася толькі чатыры паверхі, на якіх 15 лютага 2012 года адчыніліся гандлёвыя пляцоўкі. Дзіўна, што пры адказе на хвалюючае пытанне раптам напрошваецца паралель паміж двума гатэлямі: сапраўдным і ўяўным. Але ці так гэта дзіўна? Апошнім часам у наш імклівы век можна пачуць думкі не толькі маіх аднагодкаў, але і дарослых людзей пра тое, што сучаснае грамадства патрабуе спрашчэнння ў плане зносін. Нібыта вывучэнне некалькіх моў вымагае часу, якога заўжды не хапае. Ці варта тады размаўляць і вучыцца на беларускай мове, калі на ёй, у першую чаргу, размаўляюць у нас на Беларусі? Для забеспячэння хуткага і дзейснага развіцця грамадства патрэбны мовы, якія здолелі б аб’яднаць людзей розных краін, сярод такіх моў часта называюць англійскую. Безумоўна, без яе зараз не пражывеш, руская мова для нас, беларусаў — другая родная. Выдатна, калі людзі ў розных часцінках нашай цудоўнай зямлі становяцца бліжэйшымі і больш зразумелымі адзін аднаму. Аднак, мала сёння ведаць толькі англійскую ці толькі рускую мовы. Пра гэта гаварылі нашы класікі: Кірыла Тураўскі, Багушэвіч, Цётка, Колас, Купала.., а таксама нашы сучаснікі. «Мова — адзежа душы», «Такі скарб, каторы ніхто і ніколі ад нас адабраць не здолее, гэта любоў да Бацькаўшчыны, да свайго народа, да роднай мовы…», « Адамрэ мова — памрэ народ». Мы гэтыя словы не раз чулі, можа таму перастаём часам адчуваць іх вастрыню. Наша духоўная культура не можа захавацца, калі знікне нацыянальная мова. Калі мы дазволім памерці сваёй душы, тады нас чакае катастрофа. Не трэба думаць, што гэта перабольшваннне. Аднойчы ля Траецкага прадмесця выпадкова пачула: «Свіслач. Маленькая рака. Хто яе ведае? Каму гэта патрэбна?» Хацелася крыкнуць: «Я ведаю! Ведаюць мае бацькі, сябры, родныя! Мне патрэбна!» Забыць сваю мову—гэта значыць ператварыць непаўторную, самабытную краіну ў сучасны, але казённа- безаблічны гатэль, накшталт новай гасцініцы Масква, вонкава вельмі падобнай да старой, а унутры — гандлёвы цэнтар. У нас усё ёсць: найцікавейшая гісторыя, выдатная адметная проза і шчырая, пранікнёная паэзія, ёсць мастацтва, у якім зіхаціць «цвяток радзімы васілька», і тым яно найперш прыцягальнае, ёсць спорт — ды многа чаго яшчэ ёсць. І «каб цанілі вас у свеце», « каб не загінуў наш народ» неабходна прыкладаць намаганні. Не неверагодныя, не! Проста вывучаць сваю мову, проста размаўляць на ёй, цікавіцца тым лепшым, што табе ўжо дадзена. Ганарыцца па- сапраўднаму тым, што табе пашчасціла нарадзіцца на самай прыгожай на свеце зямлі, з самай пявучай і мяккай мовай, зямлі, якая карпатліва вядзе цябе да храма. І я кажу сабе: «Не згубі гэтую дарогу». Мне няўтульна будзе жыць у гандлёвым цэнтры. Таму я выбіраю гэту мову. 3. Намінацыя «Лепшы пераклад мастацкага твора» Антон Белахвостаў, пераклад паэмы С. Ясеніна «Чорны чалавек» Ліцэй БДУ, 10 клас Сябар мой, Я вельмі і вельмі хворы. Сам ня ведаю,узяўся адкуль гэты боль. Ці то вецер сьвішча Над парожнім бязьлюдным полем, Ці,як гай верасьнёўскі, Абсыпае мазгі алькаголь. Галава ўжо махае вушамі, Як птушка крыламі. Бо на шыі ногі Мітусіць ёй ня ў змогу ужо. Чорны чалавек, Чорны,чорны, Чорны чалавек На ложак сядае з краю, Спаць не дае мне ўсю ноч. Чорны чалавек Водзіць пальцам па гідкай кнізе І гугнявіць нада мной, Як над памерлым манах. Чытае мне жыцьцё Нейкага пройды і нядбаліцы, Наганяючы ў душу тугу і страх. Чорны чалавек, Чорны,чорны… «Слухай,слухай, Мармыча мне ён. Ў кнізе шмат найцудоўнешых Думак і плянаў. Гэты чалавек Пражываў у краіне такой, Дзе было шмат грамілаў І ашуканцаў. Ў той краіне у сьнежні Сьнег па-д’ябальску чысты. І завеі заводзяць Там вясёлыя прасьніцы. Быў чалавек той авантурысты, Але самай высокай І лепшай маркі. Быў ён вытанчаны, Паэт да таго ж, Хоць зь невялікай, Але ўчэпістай сілай, І нейкую жанчыну, Сарака зь нечым год Называў дзяўчынкай кепскай Ды сваёю мілай». «Шчасьце, — казаў ён, - Ёсьць спрыт розуму і рук. Усе няспраўныя душы Заўжды вядомыя за няшчасных. Гэта нічога, Што шмат пакут Прыносяць жэсты Ілжывыя і пераламаныя. У буры,завеі, У стынь жыцьцёвую, Пры цяжкіх стратах І калі табе сумна,здавацца Зусім усьмешлівым і простым — Самае вышэйшае ў сьвеце мастацтва». «Чорны чалавек! Ты не можаш гэнага! Бо ты не на наймах Жывеш вадалязавых. Што мне да жыцьця Скандальнага паэты, Калі ласка,іншым Пытай і адказвай. Мне ў вочы глядзіць Чорны чалавек, Блакітнымі ванітамі Пакрываюцца вочы. Нібы хоча сказаць мне, Што я злодзей,круцель, Бессаромна й нахабна Абакраўшы кагосьці. Сябар мой, Я вельмі і вельмі хворы. Сам ня ведаю,узяўся адкуль гэты боль. Ці то вецер сьвішча Над парожнім бязьлюдным полем, Ці,як гай верасьнёўскі, Абсыпае мазгі алькаголь. Ноч марозная. Ціхі спакой скрыжаваньня. Я адзін у акенца, Нікога зусім не чакаю. Ўся раўніна пакрытая Сыпкай і мякгкай вапнай, І дрэвы,як вершнікі, Ў нашым зьехалісь садзе. Дзесьці плача Начная птушка злавесная. І драўляныя коньнікі Паўсюль зноў капытоў сеюць грук. Вось ён,зноў гэты чорны Сядае на крэсла маё Свой прыўзьняўшы валец, І адкінуў нядбайна сурдут. «Слухай,слухай! — Храпіць,гледзячы ў вочы ён І бліжэй хіліцца. — Я не бачыў,каб хто-небудзь З такіх,як ты, Нягоднікаў, Так неразумна Пакутаваў на бессань. Ну,ўявім,памыліўся! Бо зараз месяц. Што ж трэба яшчэ Напоенаму драмотай мірыку? Мабыць,з тлустымі сьцёгнамі Прыйдзе яна таемна І ты будзеш чытаць Сваю здохлую млявую лірыку? Ах,люблю я паэтаў! Народ цікавы. Ў іх заўсёды знаходжу я Гісторыю,сэрцу знаёмую, - Як вырадак доўгавалосы Курсыстцы скулькавай Кажа пра сусьвет Палавою млосьцю зыходзячы. Можа ў калузе, А можа ў Разані, Ня ведаю,не памятаю, У адной вёсцы, Жыў хлопчык, У простай сямьі сялянскай, З вачыма блакітнымі, Жоўтавалосы. І вось стаў ён сталым, Паэт да таго ж, Хоць зь невялікай, Але ўчэпістай сілай, І нейкую жанчыну, Сарака зь нечым год Называў дзяўчынкай кепскай Ды сваёю мілай». «Чорны чалавек! Госьць ты вельмі паганы, Гэта чутка даўно Пра цябе разносіцца». Я ускручаны,я раз’юшаны, І ляціць мая ляска Ў пераносьсе, Прама ў морду яго. …Месяц памёр, Сінее ў акенца золак. Ах, што ноч Наказіла ты? Я стаю у вальцы. І са мною няма нікога. Я адзін… І люстра разьбітая… Мария Чайка, перевод стихотворения П. Панченко «Тот день пропал, потерянный навеки...» Гимназия № 42, 10 класс Тот день пропал, потерянный навеки, Когда не сделал ты того, что мог; Когда не поддержал ты человека, Нечестен был, солгал и не помог. Тот день беднее стал на сотню радуг И, пеплом занесенный, вдруг пропал, Когда не разделил с соседом радость И больше взял за день ты, чем отдал. Тот день завял, как пустоцвет на солнце, Когда ты пожалел всего лишь час, Чтоб детям показать через оконце Людей, траву, деревья лишний раз. Тот день перечеркнул ты, не заметив, Когда беду чужую обошел, На грубость хама с честью не ответил, Для друга слов хороших не нашел. Когда стареть начнешь уныло в хате, Предъявишь счет соседям и друзьям, И жизнь тебе по-совести заплатит — Не обижайся, Виноват ты сам! Мы не плюем на дружбу, на работу: Нам без тревог по жизни не пройти, Друзья, давайте проявлять заботу О тех, с кем нам сегодня по пути. И я не свят, хоть и не так уж грешен, Простите, если жил когда глухим: Я многих обижал и не утешил… Грехи мои, безмерные грехи. Настасся Жынко, Ганна Скоблік, пераклад урыўка з рамана А. Пушкіна «Яўген Анегін» СШ № 70, 11 клас Ліст Анегіна да Таццяны Прадбачу ўсё: вас угнявіць Маркотнай тайны тлумачэнне, І боль заўзятага сумнення Ваш строгі позірк зацямніць! Чаго жадаю? З якой марай Адкрыю вам душу сваю? Вяселлю злобнаму падставу Тым самым, можа, падаю! Вас незнарок сустрэць наважыў, Іскру пяшчоты ў вас заўважыў. Я ёй паверыць не сумеў: Не даў я мілай звычцы ходу; Сваю абрыдлую свабоду Зусім я страціць не хацеў. Яшчэ адно нас разлучыла... Ахвярай марнай Ленскі паў... Ад усяго, што сэрцу міла, Тады я сэрца адарваў; Чужы для ўсіх, нестурбаваны, Лічыў, што вольнасць і спакой — Замена шчасця. Божа мой! Я памыліўся — пакараны! Не, бачыць вас, чуць сэрца стук, Паўсюль ісці-брысці за вамі, Вачэй пагляд і вуснаў рух Улюбёнымі лавіць вачамі, Вас доўга слухаць, адчуваць Душой натуры дасканаласць, Пры вас у пакутах заміраць, Бляднець і гаснуць...гэта радасць! І я пазбаўлены таго: для вас Брыду паўсюль наўдачу; Мне значны дзень, каштоўны час: А я ў марнай нудзе трачу Адлічаныя лёсам дні. І так ужо цяжкія яны. Вядома: скончаны мой шлях; Каб водар зноў жыцця адчуць, Павінен зранку ведаць я, Што ўдзень змагу ваш голас чуць. Баюся, што ў маіх маленнях Вы жорсткім позіркам сваім Хлусню заўважыце імгненна — Дакору словы будуць ім. Калі б вы ведалі, як мучыць Нясцерпнасцю кахання смага, Як жудасна палаць і тут жа ў крыві сцішаць пачуццяў прагу; Жадаць абняць у вас калені, І, плачучы ў вашых ног, Свае адкрыць прызнанні, пені, Усё, што выказаць бы мог, Прытворным холадам напоўніць Свой позірк, мову і адказ, На ваш дакор спакойна мовіць, Глядзець з вясёласцю на вас!.. Хай будзе так: я сам сабе Супрацьстаяць не ў сілах болей; Няхай пануе ваша воля. Я лёсу аддаю сябе. Диана Флеер, перевод стихотворения П. Бровки «Обращение музыканта» Гимназия № 7, 10 класс Пришел солдат в свои Подлипки, В тот дом, что на краю села. Он молча снял со стенки скрипку, И песня в свет за ним пошла. И из-под пальцев грубоватых Вставал рисунок не один: То поднимались ввысь Карпаты, То тек Дунай среди равнин. То застилалось дымом поле, То солнцем освещался вид, То люди радовались доле, То мама плакала навзрыд. Пришли домой к нему соседи И захотелось им понять: — Кто тот талантливый учитель, Что научил тебя играть? Солдат играл особым ладом, Вел разговор смычок-певун. Он им ответил своим взглядом, Душою скрипки, звоном струн. — Мне мастерство преподавали Пути походов фронтовых. Я слышал, как ветра рыдали Над сном товарищей моих. Я слушал шепот незнакомый, Идя дорогами войны, И звон веселый родниковый В солдатских кружках жестяных. Кругом от ран боры гудели. Я подсмотрел во тьме ночной, Как слезы месяца висели Над каждой елью и сосной. Я слышал, как весь мир заплакал, Когда победный взвился флаг, Я слышал, как шептало поле: «Благодарю тебя, солдат!» Я слышал: птицы нас встречали, Земля, вся в солнечных лучах. — Замолкли струны. Все молчали… И только слезы на глазах… |
© Савет маладых вучоных філалагічнага факультэта Беларускага дзяржаўнага
ўніверсітэта, .
Пры выкарыстанні матэрыялаў сайта гіперспасылка на сайт абавазковая!
Web-master: Кір Тананушка (tananushka(a)mail.ru)
Абноўлена 07.10.2015